Владимир Бенедиктов - Стихотворения 1859–1860 гг.

И оснащен, и замыслами полный,
Уже готов фрегат твой растолкнуть
Седых морей дымящиеся волны
И шар земной теченьем обогнуть.

Под бурями возмужествуй упрямо!
Пусть вал визжит у мощного руля!
Вот Азия – мир праотца Адама!
Вот юная Колумбова земля!

И ты свершишь плавучие заезды
В те древние и новые места,
Где в небесах другие блещут звезды,
Где свет лиет созвездие Креста

Поклон ему! Взгляни, как триумфатор,
На сей трофей в хоругвях облаков,
Пересеки и тропик и экватор —
И отпируй сей праздник моряков!

И если бы тебе под небесами
Неведомых антиподов пришлось
Переверстаться с здешними друзьями
Ногами в ноги, головами врозь,

То не роняй отрады помышленья,
Что и вдали сердечный слышен глас,
Что не одни лишь узы тяготенья
Всемирного соединяют нас.
Лети! – И что внушит тебе природа
Тех чудных стран, – на пользу и добро
Пусть передаст, в честь русского народа,
Нам твой рассказ и славное перо!
Прости! Вернись и живо и здорово
В суровые приневские края,
И радостно обнимут Гончарова
И Майковы, и все его друзья.

Ты говоришь – спокойствие дороже
Тебе всего, всей прелести мирской, —
И рад бы я быть вечно настороже,
Чтоб охранять твой женственный покой,
Чтобы неслись тревоги жизни мимо,
А ты на них смотрела бы шутя,
Меж сладких грез, легко, невозмутимо,
Как милое, беспечное дитя.
Когда толпа рушителей покоя
Со всех сторон несносная шумит,
Я, над твоим успокоеньем стоя,
Мигал бы им: тс! Не шумите: спит.
Но иногда чтоб цену лишь умножить
Спокойствия в глазах твоих, – тебя
Порой я сам желал бы потревожить,
Хотя б навлек гнев твой на себя.
Скажу: «Проснись! Мне хочется лазури:
Дай мне на миг взглянуть тебе в глаза!
Как ты спала? Не виделось ли бури
Тебе в мечтах? Не снилась ли гроза?
И не было неловко, душно, знойно
Тебе во сне?» – И молвлю, миг спустя:
«Ну, бог с тобой, мой ангел, спи спокойно!
Усни опять, прелестное дитя!»

Была пора: я был безумно – молод,
И пыл страстей мне сердце разжигал;
Когда подчас суровый зимний холод
От севера мне в душу проникал, —
Я думал: есть блаженный юг на свете,
Край светлых гор и золотых долин,
И радостно твердил я вместе с Гете:
Dahin, dahin!
Бывало, я близ девы – чародейки
Горел, немел, не находя речей,
И между тем как ниже белой шейки
Не смел склонить застенчивых очей, —
Фантазии невольным увлеченьем
Смирения нарушив строгий чин,
Я залетал живым воображеньем
Dahin, dahin!
Моя мечта всех благ житейских выше
Казалась мне в бреду минувших дней;
Я громко пел, а там – все тиши, тише,
Я жил тепло, а там – все холодней,
И, наконец, все в вечность укатилось,
Упало в прах с заоблачных вершин,
И, наконец, все это провалилось
Dahin, dahin!
Исчезло все; не стало прежней прыти.
Вокруг меня за счастием все бегут,
Стремятся в даль я говорю: идите!
А я уж рад хоть бы остаться тут —
Страдать, но жить… А тут уж над страдальцем
С косой скелет – всемирный властелин —
Костлявый мне указывает пальцем
Dahin, dahin!

Днем небо так ярко: смотрел бы, да больно;
Поднимешь лишь к солнцу взор грешных очей —
Слезятся и слепнут глаза, и невольно
Склоняешь зеницы на землю скорей
К окрашенным легким рассеянным светом
И дольнею тенью облитым предметам.
Вещественность жизни пред нами тогда
Вполне выступает – ее череда!
Кипят прозаических дел обороты;
Тут счеты, расчеты, заботы, работы;

От ясного неба наш взор отвращен,
И день наш труду и земле посвящен.
Когда же корона дневного убранства
С чела утомленного неба снята,
И ночь наступает, и чаша пространства
Лишь матовым светом луны налита, —
Тогда, бледно-палевой дымкой одеты,
Нам в мягких оттенках земные предметы
Рисуются легче; нам глаз не губя,
Луна позволяет смотреть на себя,
И небо, сронив огневые уборы,
Для взоров доступно, – и мечутся взоры
И плавают в неге меж светом и мглой,
Меж дремлющим небом и сонной землей;
И небо и землю кругом облетая,
Сопутствует взорам мечта золотая —
Фантазии легкой крылатая дочь:
Ей пища – прозрачная лунная ночь.
Порою же ночи безлунная бездна
Над миром простерта и густо темна.
Вдруг на небо взглянешь: оно многозвездно,
А взоры преклонишь: оно многозвездно,
Дол тонет во мраке: – невольно вниманье
Стремится туда лишь, откуда сиянье
Исходит, туда – в лучезарную даль…
С землей я расстался – и, право, не жаль:
Мой мир, став пятном в звездно – пламенной раме,
Блестящими мне заменился мирами;
Со мною глаз на глаз вселенная здесь,
И, мнится, с землею тут в небе я весь,
Я сам себе вижусь лишь черною тенью,
Стал мыслью единой, – и жадному зренью
Насквозь отверзается этот чертог,
Где в огненных буквах начертано: бог.

Русь – отчизна дорогая!
Никому не уступлю:
Я люблю тебя, родная,
Крепко, пламенно люблю.

В духе воинов-героев,
В бранном мужестве твоем
И в смиреньи после боев —
Я люблю тебя во всем:

В снеговой твоей природе,
В православном алтаре,
В нашем доблестном народе,
В нашем батюшке-царе,

И в твоей святыне древней,
В лоне храмов и гробниц,
В дымной, сумрачной деревне
И в сиянии столиц,

В крепком сне на жестком ложе
И в поездках на тычке,
В щедром барине – вельможе
И смышленном мужике,

В русской деве светлоокой
С звонкой россыпью в речи,
В русской барыне широкой,
В русской бабе на печи,

В русской песне залюбовной,
Подсердечной, разлихой,
И в живой сорвиголовой,
Всеразгульной – плясовой,

В русской сказке, в русской пляске,
В крике, в свисте ямщика,
И в хмельной с присядкой тряске
Казачка и трепака,

Я чудном звоне колокольном
Но родной Москве – реке,
И в родном громоглагольном
Мощном русском языке,

И в стихе веселонравном,
Бойком, стойком, – как ни брось,
Шибком, гибком, плавном славном,
Прорифмованном насквозь,

В том стихе, где склад немецкий
В старину мы взяли в долг,
Чтоб явить в нем молодецкий
Русский смысл и русский толк.

Я люблю тебя, как царство,
Русь за то, что ты с плеча
Ломишь Запада коварство,
Верой – правдой горяча.

Я люблю тебя тем пуще,
Что прямая, как стрела,
Прямотой своей могущей
Ты Европе не мила.

Что средь брани, в стойке твердой,
Миру целому ты вслух,
Без заносчивости гордой
Проявила мирный дух,

Что, отрекшись от стяжаний
И вставая против зла,
За свои родные грани
Лишь защитный меч взяла,

Что в себе не заглушила
Вопиющий неба глас,
И во брани не забыла
Ты распятого за нас.

Так, родная, – мы проклятья
Не пошлем своим врагам
И под пушкой скажем: «Братья!
Люди! Полно! Стыдно вам».

Не из трусости мы голос,
Склонный к миру, подаем:
Нет! Торчит наш каждый волос
Иль штыком или копьем.

Нет! Мы стойки. Не Европа ль
Вся сознательно глядит,
Как наш верный Севастополь
В адском пламени стоит?

Крепок каждый наш младенец;
Каждый отрок годен в строй;
Каждый пахарь – ополченец;
Каждый воин наш – герой.

Голубица и орлица
Наши в Крым летят – Ура!
И девица и вдовица —
Милосердия сестра.

Наша каждая лазейка —
Подойди: извергнет гром!
Наша каждая копейка
За отечество ребром.

Чью не сломим мы гордыню,
Лишь воздвигни царь – отец
Душ корниловских твердыню
И нахимовских сердец!

Но, ломая грудью груди,
Русь, скажи своим врагам:
Прекратите зверство, люди!
Христиане! Стыдно вам!

Вы на поприще ученья
Не один трудились год:
Тут века! – И просвещенья
Это ль выстраданный плод?

В дивных общества проектах
Вы чрез высь идей прошли
И во всех возможных сектах
Христианство пережгли.

Иль для мелкого гражданства
Только есть святой устав,
И святыня христианства
Не годится для держав?

Теплота любви и веры —
Эта жизнь сердец людских —
Разве сузила б размеры
Дел державных, мировых?

Раб, идя сквозь все мытарства,
В хлад хоть сердцем обогрет;
Вы его несчастней, царства, —
Жалки вы: в вас сердца нет.

Что за чадом отуманен
Целый мир в разумный век!
Ты – француз! Ты – англичанин!
Где ж меж вами человек?

Вы с трибун, где дар витейства
Человечностью гремел,
Прямо ринулись в убийства,
В грязный омут хищных дел.

О наставники народов!
О науки дивный плод!
После многих переходов
Вот ваш новый переход:

Из всемирных филантропов,
Гордой вольности сынов —
В подкупных бойцов – холпов
И журнальных хвастунов,

Из великих адвокатов,
Из крушителей венца —
В пальмерстоновских пиратов
Или в челядь сорванца.

Стой, отчизна дорогая!
Стой! – И в ранах, и в крови
Все молись, моя родная,
Богу мира и любви!

И детей своих венчая
Высшей доблести венцом,
Стой, чела не закрывая,
К солнцу истины лицом!